ЧЕЛОВЕК ЧЕЛОВЕКУ СЕСТРА

В театре "Мастерская П. Фоменко" состоялась долгожданная премьера. Руководитель театра представил на сцене филиала Малого театра четырехчасовое зрелище - "Три сестры" по пьесе Чехова.

Когда Чехова ставят везде и всюду, в черешневом лесу и в подсобных помещениях, еще одна постановка, казалось, должна бы вызвать в потенциальном зрителе дрожь. Опять со сцены будут порываться "в Москву, в Москву", а "милые сестры" тихонько завоют, поняв, что "забудут наши лица, наши голоса". Однако Петр Фоменко - случай особый, и его спектакля по Чехову смиренно ждали, в день премьеры организовав огромную очередь у входа в театр. Но и в спектакль Фоменко закралась легкая ирония к избитым (почти в прямом смысле) на наших подмостках чеховским паузам, нюансам и подтексту. Весь спектакль сопровождает "человек в пенсне" - нет сомнений, это Антон Павлович, который прерывает разговоры героев спектакля словом "пауза", то настойчивым, то сочувствующим. Порой он ненавязчиво пререкается с персонажами "Трех сестер". Правда, делает это крайне редко.

Ирину и Машу играют сестры Кутеповы, и когда Кулыгин (Тагир Рахимов) говорит: "Ирина хорошая девушка, она даже чем-то похожа на Машу", не рассмеяться трудно - близнецы ведь и правда друг на друга похожи. Ольгу играет Галина Тюнина, Чебутыкина - сильно преобразившийся Юрий Степанов: очки, бородка, палочка, нелегкая походка, интонации пожившего человека. Роль Соленого блестяще сыграл Карен Бадалов.

Спектакль сделан, с одной стороны, достоверно, тщательно и подробно, с другой - свободно и порой лукаво. Вот кто-то задувает огромные люстры со свечами, и они покорно гаснут, вот одна из героинь говорит: "Остаюсь завтракать!" - и сестры ложатся на пол сцены. Быть может, сочетание тщательности и легкости создает впечатление, что мы зашли в гости к Прозоровым. И поэтому выкрики вроде: "Какова сверхзадача? Режиссерская позиция? Кто прав, кто виноват?" - отпадают, ведь по отношению, например, к соседям, симпатичны они тебе или нет, ты не станешь задавать подобные вопросы. И герои, которые без перерыва треплются о труде, а во время пожара занимаются черт знает чем, вызывают и симпатию, и нелюбовь. Вспоминаются и слова Чехова "не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную... не верю даже когда она страдает и жалуется, ибо ее притеснители выходят из ее же недр".

Кто-то, как герои "Трех сестер", во время пожара живет так, словно ничего не происходит, кто-то во время нашего пожара ставит и играет спектакль об этих беспечных людях, кто-то приходит на это посмотреть. Так что расстояние между сестрами Прозоровыми и теми, кто пытается рефлексировать, глядя на них, невелико. Хотя вроде бы будущее, о котором мечтали герои "Трех сестер", наступило. Или почти наступило. И в этом будущем снова мечтают о будущем.

"Конечно, я умный человек, умнее очень многих", - говорит Кулыгин, и ты думаешь не о поэтике Чехова и тому подобных премудростях, а о том, как мог такое ляпнуть этот человек. Или когда Маша сознается сестрам: "Я люблю Вершинина!" - это ведь обычный разговор трех несчастливых женщин. Фоменко обнажает очень конкретную, изначальную суть истории дома Прозоровых с ее влюбленностями, тайнами, нелепостями. Вот одна из сестер, впервые увидев Вершинина после долгой разлуки, в ужасе прикрывает лицо руками, чтобы не видеть постаревшего мужчину. Вот Маша, впервые приблизившись к Вершинину, робко погладила его китель указательным пальцем. А за стенами дома Прозоровых ощущается город с серым, сонным, бездвижным существованием, которое действует на жизнь обитателей дома. Музыка откликается на то, что происходит с героями: барон засвистел - и его свист подхватила мелодия, Маша выбежала на сцену - и шорох ее шагов продолжился в музыке.

Петр Фоменко настаивает на простоте - не то чтобы совсем неслыханной, но именно той, которая доступна только мастерам. Такой же несуетный взгляд на героев Чехова показал Лев Додин в спектакле "Дядя Ваня", привезенном этой весной на "Золотую маску". Додин, как и Фоменко, не хотел ничего перетрактовывать, переиначивать, состязаться с какими-то театральными рекордами, идти против течения или по нему. Он просто плыл в течении своем. И так же не было ни правых, ни виноватых в его спектакле, и едва ли не главным "героем" становилось мерное движение жизни.

Поэтому так подействовало на публику несложное решение сцены последнего свидания Ирины с Тузенбахом: на его плечах нелепо висят китель и пальто, он бросает Ирине соломенную шляпку, Ирина, смеясь, ее ловит и кидает обратно. А их разговор - о предстоящей дуэли, о предстоящей гибели Тузенбаха. Когда он умрет, начнется недолгий листопад.

/Артур СОЛОМОНОВ/