ИСКУСНЫЙ ЧУПА-ПОПС

Мы живем в новом дивном мире. Он стал ярче и громче. Он похож на калейдоскоп и погремушку. От него рябит в глазах и звенит в ушах. Шоу, видеоклипы, гала-концерты, бесконечные дефиле длинноногих и длинношеих существ, явно выведенных в каких-то инкубаторах в условиях невесомости... Масскульта не просто много, его агрессивно много. Выделить для него отдельную территорию в жизни - и тем более в прессе - уже практически невозможно. Рецензия на концерт в консерватории, сообщение, что японцы полюбили участниц "Тату" как родных детей, аналитический текст о том, почему боевик "Терминатор-34" сделал больше кассовых сборов, чем блокбастер "Миссия невыполнима-11", - все это будет помещено на одной и той же газетной странице. Почему?

Верхи - могут, низы - хотят

Конечно, народ испокон веков жаждал помимо хлеба еще и зрелищ, и всегда находились умельцы, способные удовлетворить эту его нужду. Раньше медведей по улицам водили, теперь Аркадий Укупник в телевизоре поет. Но речь не просто о зрелищах. Речь о том, как наше непростое время стремится стереть грань между художником и шоуменом, рецензентом и репортером, Эрмитажем и Диснейлендом, искусством и попсой. Пауло Коэльо адаптирует для широких слоев населения духовные прозрения человечества, Умберто Эко изготавливает гибрид из Борхеса и Конан Дойла. Три тенора обнимаются с миллионами, юркая Ванесса Мей сливается в сексуальном экстазе с классикой, лоснящийся Басков сегодня поет "O, sole mio" на первой строчке хит-парада, завтра партию Ленского в Большом. Оперные звезды жаждут стать частью поп-культуры. Поп-идолы - частью культуры элитарной. Гламур притворяется интеллектуальным, интеллектуалы тянутся к гламуру. Читаешь Кристиана Крафта и поражаешься, как ловко памятливый герой Faserland'а перечисляет фирменные лейблы своих дорогих пиджаков. Это не просто встреча высокого и низкого. Это тонкая взаимная мимикрия. И странно утверждать, что так было всегда, что Шекспир тоже сливался с современным ему масскультом. Шекспир - не сливался.

Народное и массовое

Сначала договоримся о терминах. Массовая культура - это не народная культура. Разница между ними примерно такая же, как разница между детским творчеством и искусством для детей. Народная культура есть явление органическое и спонтанное, массовая - искусственное, отрефлексированное и сделанное на продажу. Появление второй неизбежно знаменует смерть первой. В развитых обществах с их неизбежным засильем масскульта народной культурой и не пахнет. Вот где-нибудь на задворках Республики Конго ее еще можно найти. Масскульт - верный признак царящий в обществе демократии. В тоталитарных и фундаменталистских обществах подобной культуры нет и быть не может, ибо наличие оной предполагает свободный доступ к информации и отсутствие каких бы то ни было табу.

Народную культуру создает народ, массовая создается для народа. Нередко и даже чаще всего рафинированными интеллектуалами. Один из пионеров этого плебсоугодного дела - американский профессор древнегреческой литературы Эрик Сигал, сочинивший некогда душещипательную и супертиражную Love Story, по которой был снят еще более душещипательный и суперкассовый фильм.

Произведения масскульта нуждаются в тираже, рекламе и пиаре. Без всех этих атрибутов они не могут существовать, как рыба без жабр. Масскульт вообще (в отличие от народной культуры, никогда не вторгавшейся самостоятельно в сопредельные сферы) не может жить в резервации. Он склонен к экспансии. Ему нужны новые и новые жертвы. Он поглощает все вокруг, как мифологическое чудовище отборных девственниц. Спасайся кто хочет!

Прежде было много простодушной пошлости вроде слезливых драм Августа Коцебу, в которых блистал Павел Мочалов, но пошлость, сделанная с расчетом и превращенная в товар, равно как сам феномен интеллектуала, беззастенчиво гонящего тюльку для ширнармасс, - все это достояние XX века. При этом интеллектуал может гнать тюльку безо всякой иронии, а может - лукаво подмигивая собратьям по "каррасу". В первом случае это будет просто трэш. Во втором одна из разновидностей постмодернизма - кич. В первом - Пауло Коэльо, во втором - Умберто Эко. Ответ на вопрос, имеем ли мы во втором случае дело с настоящим искусством, все еще остается почему-то предметом неутихающей полемики.

Театр - минус, кино - плюс

Чем легче тот или иной вид искусства подлежит тиражированию, тем активнее идет в нем сближение высокого и низкого. Впереди прогресса тут, понятное дело, оказывается кино. Позади - драматическая сцена. Ведь спектакль нельзя адекватно воспроизвести ни в альбомах с картинками, ни на видеокассетах. Его - хоть из кожи вон лезь - все равно не увидят миллионы. К тому же взаимодействие с массовой культурой затруднено здесь еще и тем, что в качестве литературной первоосновы сцена чаще всего имеет дело с классикой. А ведь игра с масскультом - это прежде всего игра на уровне сюжета. На сцене она не только малопродуктивна, но и чаще всего невыносима. Конечно, можно между тремя притопами и двумя прихлопами поразмышлять о судьбах родины, но лучше не надо. Можно сделать "Макбета" в духе Стивена Кинга, но вряд ли подобный спектакль будет сопоставим по своим художественным достоинствам со спектаклями Эймунтаса Някрошюса или Люка Бонди. Театр как искусство и театр как развлечение существуют в разных пространствах и встретиться в ближайшее время явно не собираются. Трэша тут навалом. Кича почти нет.

В кино странные сближения высокого и низкого, напротив, приводят нередко к подлинным художественным прорывам. Чего стоит хотя бы склонный к эзотерике и мистическим поискам Джим Джармуш, умудрившийся упаковать самурайский кодекс чести Бусидо в мафиозный боевик ("Пес-самурай"). Или восхитительно талантливый Педро Альмодовар, спрессовывающий двухсотсерийный мексиканский сериал в два часа экранного времени. Или вот еще, братья Коэн, Гай Ричи... Да что там Коэны! Даже крутой нью-йоркский интеллектуал Деррен Аранофски, несмотря на страстный антиголливудский пафос, все равно сделал свой черно-белый фильм "Пи" в эстетике триллера. Это не кич (осталось все же в нашей жизни кое-что и опричь него). Это настоящее искусство, но без воздействия масскульта не обходится и оно.

Шекспир и мы

Вернемся теперь к Барду. Можно, конечно, провести определенную параллель между талантливыми кинематографистами и английским гением, действительно использовавшим в своих пьесах элементы низовых зрелищных жанров - от фарса до моралите. Но сделать из этого вывод, что изменилось лишь место встречи высокого и низкого (во времена Шекспира - по преимуществу сцена, теперь - по преимуществу экран), а смысл этой встречи остался прежним, по меньшей мере, опрометчиво. Изменился как раз смысл. Ибо взаимодействие с народной культурой (читай - архаикой) и взаимодействие с продуктами масскульта - даже если оно приводит к высокохудожественным результатам - это, как сказали бы уже не только в Одессе, две большие разницы.

Шекспир обращался к средневековым зрелищным формам для того же, для чего гораздо позже Пабло Пикассо будет использовать африканский примитив, Мейерхольд препарировать комедию дель арте. Низовая культура нужна была им в первую очередь как источник мощной эстетической энергии. История Макбета, выстроенная по принципу моралите - героя увещевают благие и искушают дьявольские (ведьминские) силы, приобретает всечеловеческое измерение. Ведь герой моралите - Everyman, то есть всякий человек, каждый из нас. Продукты масскульта (сериалы, которые препарирует Альмодовар, или редимейды, которыми манипулировал Энди Уорхолл) такой энергией и таким возвышающим действием не обладают. Стихийной архаической мощи, придающей произведению искусства бытийственный охват, в них нет по определению. Они, как мы уже сказали, - продукт не органический, а искусственный. Эти культурные чупа-чупсы для народа трудно использовать как полноценную духовную пищу, куда легче содрать с них привлекательную обертку и завернуть в нее ту или иную художественную идею. Система взаимодействия с низовыми жанрами принципиально меняется, ибо изменилась сама природа этих жанров. Их можно вдохновенно обстебать, но вдохновиться ими - как Вагнер сказанием о Нибелунгах - невозможно.

Левый рейтинг

Превращение искусства в товар есть лишь часть гораздо более общего процесса превращения в товар всей гуманитарной сферы. Проще всего проиллюстрировать это знаменитой историей с "Господином Гексогеном", написанной товарищем Прохановым. Может, кто-то и верит, что у решивших издать роман начальников из "Ad marginem" и большей части раскручивавших его критиков есть какая-то идеология. Пусть прихотливая, путаная, коричневая с вкраплением красного, но идеология. По-моему, это смелое предположение. Идеология подразумевает веру человека в то, что он утверждает. Она (идеология) была не только у главного певца мировой революции Льва Троцкого или вдохновенного охранителя Константина Победоносцева, но даже у такого "макьявеля", как В.И. Ленин, прожженного циника, свято верившего в спасительность своего цинизма ("Детская болезнь левизны в коммунизме" замысловатым рассуждениям о пользе цинизма, собственно, и посвящена). Сколь бы завиральны, а порой и омерзительны ни были их взгляды, это были их взгляды. Теперь мы живем в совершенно иную эпоху. Успех "Гексогена", равно как успех радикальных арт-идей просчитывается как успех прокладок с крылышками. Здесь действуют не идеологические или эстетические, а исключительно рейтинговые механизмы. И тут мы подходим к главному.

Что представляли собой прежде идеологические, литературные или околохудожественные баталии? Это было противостояние людей одного круга, представителей тонкой, как папиросная бумага (большая часть народа была попросту безграмотна), прослойки общества, которые пытались друг другу что-то доказать. Это была битва по гамбургскому счету. Битва среди равных.

В эпоху всеобщей грамотности, телевидения и Интернета конфликт идей, в том числе и художественных идей (а проще говоря, тех, кто способен их генерировать), все чаще превращается в соревнование по грамотному пиару самих себя среди населения. Потому что прежде прессу, а заодно и литературу читали люди, сами не чуждые идеологии, - свой круг. Нынче все кому не лень. Среди тех, кто смотрит передачи о культуре, покупает газеты и ходит в книжные магазины, есть граждане, которые в пушкинские, некрасовские и даже чеховские времена вообще не умели бы читать и не знали бы, что в опере поют, а в балете танцуют. Их мнение соответственно вообще не учитывалось писателями, критиками, издателями и деятелями культуры. Теперь учитывается. Теперь ты можешь победить просто потому, что скажешь сопернику: а кто тебя вообще знает, а у меня - "лучшие продажи в марте". Я у Эйфелевой башни пел. У меня рейтинг, а у тебя только талант. Значит, я - зеркало русской революции, а ты сам понимаешь кто.

К тому, что именно рейтинг определяет жизнь эстрадных звезд, политиков и телеведущих (от "развлекательного" Диброва до "аналитичного" Парфенова), все уже привыкли. К тому, что он начал определять жизнь значительной части представителей интеллектуального и художественного истеблишмента - публицистов, критиков, искусствоведов, издателей, привыкнуть сложнее. Но надо.

Еще важнее осознать - основной водораздел проходит сейчас не между консерваторами и радикалами, постмодернистами и массовиками-затейниками, а между теми, кто искренне верит в то, что делает, пишет и говорит (эти люди "старой парадигмы" все еще не перевелись), и теми, кто творит и говорит, руководствуясь емкой формулировкой Владимира Сорокина: литература (а вместе с ней и словесность в целом) - всего лишь черные значки на белой странице. Искусством может стать все что угодно. Нет разницы между Божьим даром и яичницей, Мадонной и сливным бачком, вдохновением и художественной стратегией. Любой проект можно раскрутить, любую идею растиражировать. Главное - поместить ее в правильный контекст и завернуть в обертку из-под нужного чупа-чупса.

/Марина ДАВЫДОВА/