НЕЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ТРАГЕДИЯ

Современному театру плохо даются трагедии. Еще хуже даются ему трагедии античные. И совсем уж скверно обстоит дело с трагедией Софокла "Царь Эдип". На моей памяти никому еще не удалось предложить убедительную театральную разгадку этого текста. Алексей Левинский предложил свою. Убедить не убедил, но ход его мыслей показался интересным.

Что безусловно радует в спектакле Левинского, так это отсутствие в нем и намеков на тот тип театра, который один восторженный болгарский театровед определил как "екстатический", а один ироничный русский режиссер назвал "искусством в жанре катастрофы". Трудно найти на современной сцене постановку древнегреческой трагедии, участники которой не завывали бы, не камлали, не шаманили, не водили бы хороводы и не растворяли бы смысл пьесы в дионисийском буйстве. Это по меньшей мере странно, ибо во всей мировой литературе трудно сыскать произведения более головные, чем просчитанные как шахматная партия, подкрепленные по ходу дела философскими постулатами и снабженные в финале недвусмысленным нравственным выводом пьесы древнегреческих классиков. "Царь Эдип" Софокла выстроен безупречно. Не случайно уже в античности (например, Аристотелем) эта пьеса почиталась шедевром. Ее архитектоника изумительна. Ее драматургическая красота - это красота изящной геометрической задачи.

Левинский и в особенности художник спектакля Николай Рощин едва ли не впервые в нашем театре почувствовали эту геометрическую красоту пьесы и нашли ей впечатляющий сценический эквивалент. Минималистский. Я бы даже сказала - по-японски минималистский (Рощин последнее время очень много в Японии работал). Низенький белый помост стоит посреди темной сцены Центра им. Мейерхольда, в центре помоста небольшое черное отверстие, по краям артисты, у некоторых из них в руках ударные инструменты (музыкальное сопровождение "Эдипа" тоже минималистское). В самом начале четверо участников представления (по числу главных персонажей пьесы) выходят на помост - пространство трагедии и одновременно пространство жизни - и начинают перемещаться по какой-то прихотливой траектории, зависая у черной ямы на краю. Движение становится все быстрее, напряжение растет, в конце концов начинаешь следить за артистами, вцепившись в подлокотники и ясно понимая: рано или поздно каждый из них сойдет или сорвется с белого помоста в черную бездну небытия. Это очень интересно, очень выразительно и очень точно по отношению к тексту.

Другой интересный ход - попытка увидеть этот текст сквозь призму театра абсурда. Как только подходит к концу софокловская история об Эдипе, занятые в спектакле артисты начинают разыгрывать некий, по правде говоря, неизвестный мне текст Беккета. В нем, как и в трагедии Софокла, тоже происходит дознание, только спародированное, сниженное и оттого еще более безысходное. Безымянный "протагонист" (читай - Эдип) вызывает к себе поочередно Бима, Бама и Бэма (софокловские Креонт, Тиресий, вестник и т.п.) и упорно и безжалостно (как и сам фиванский царь) пытается выяснить у них, где, как и почему случилось нечто. В чем именно состоит это "нечто", понятно не больше, чем кто такой загадочный беккетовский Годо. При этом все беккетовские клоуны, включая "протагониста", носят в спектакле Левинского темные очки - прямой отсыл к слепоте Тиресия, равно как и к ослепившему себя в финале Эдипу.

Самое удивительное, что абсурдистская идея мира как некой страшноватой и не имеющей разгадки тайны и впрямь очень близка Софоклу. Банальный тезис "от судьбы не уйдешь", который многие полагают смысловой точкой знаменитой трагедии, на самом деле имеет к ней косвенное отношение. (Если бы подобная банальность и впрямь составляла существо этой пьесы, вряд ли на протяжении двух с половиной тысяч лет она считалась бы одним из самых высоких достижений европейской драматургии.) Эдип Софокла не бежит от судьбы, он ищет истину. Умножает знание, множа свои печали. Ты можешь выяснить, кто ты такой, но узнать, почему и за что страдаешь, понять безжалостный закон, управляющий миром, тебе не дано - вот горестный вывод Софокла, и впрямь предвосхищающий беккетовскую растерянность перед тайной бытия. Так что сближая разнесенных во времени древнегреческого классика и ирландского абсурдиста, Левинский не только чрезвычайно оригинален, но и отчасти прав. Однако только отчасти, ибо в отличие от пьес Беккета, в которых действуют, как правило, не люди, а абстракции, эдакие несомые водоворотом жизни иксы и игреки, в центре "Царя Эдипа" стоит герой, индивидуальность, человек, которому трагическая ситуация оказывается по плечу. Абсурдности мира противопоставлено у Софокла величие человека, бросающего вызов судьбе, несмотря на многочисленные предостережения (ведь и Тиресий, и Иокаста, и пастух пытаются всеми силами приостановить учиненное героем расследование), продолжающего докапываться до корней и первоистоков, принимающего на себя всю полноту ответственности за совершенные по неведению преступления. Беккетовскому абсурду противопоставлены иксы и игреки.

И если сходство двух взглядов на мир Левинский почувствовал точно, разницы этих взглядов он явно не уловил. Так же как не уловил разницы театральных поэтик двух драматургов. Давно уже придуманный режиссером безэмоциональный тип театра очень идет беккетовской клоунаде, но софокловской трагедии он не идет вовсе. С интересом смотришь на сцену лишь в самом начале (см. выше) и в самом конце. Всю же основную часть спектакля, где герои "Эдипа" сомнамбулически вглядываются пустыми глазами в пространство и бесцветными голосами произносят великий текст, проводишь в легкой дремоте, пробуждаясь лишь в тех местах, где ни к селу ни к городу участники представления начинают вдруг исполнять упражнения по мейерхольдовской биомеханике и давать зрителям театральные сноски на тему о том, кто такая Сфинкс. Жанр театрального сочинения Левинского определен в программке как спектакль-упражнение, но спасительная вроде бы дефиниция все же не оправдывает нелепых вставок. Биомеханика биомеханикой (а в Театре им. Станиславского упражнения по методу физических действий надо показывать, что ли?), Софокл Софоклом, а сноски сносками. Это и не спектакль собственно, а скорее не лишенная остроумия попытка спектакля, лишний раз убедившая: сыграть трагедию абсурда нынче куда проще, чем трагедию человека, а разгадать театральными средствами пьесу Софокла едва ли не сложнее, чем загадки кровожадной Сфинкс.

/Марина ДАВЫДОВА/