ЖИЗНЬ В ПАССИВНОМ ЗАЛОГЕ

Фестиваль "Новая драма", о необходимости (вариант: вредности и бессмысленности) которого не уставали говорить в театральном сообществе, в этом году прошел не в Москве, а в Питере и стал привычным, как осенний питерский дождь. Он в значительной степени перевернул само наше представление о том, что такое театральный форум. Еще совсем недавно казалось, что это смотр театральных достижений. Чем выше достижения, тем выше престиж мероприятия. Придуманная и устроенная "Золотой маской" "Новая драма" доказала, что фестиваль может преследовать и совсем другие цели - лечебно-оздоровительные. Если человек страдает анемией, ему прописывают феррум. Русский театр с начала 90-х страдал необычной формой изоляционизма. Он замкнулся, как в скорлупе, в своих традициях, оградил себя от неудержимо и стремительно меняющейся реальности. Он даже не пытался эстетически освоить ее. Мы, мол, тут сами по себе, все в белом, а реальность вонючая сама по себе. Между тем взаимодействие с действительностью во все времена - от античных до застойных - было залогом не здоровья даже, а жизнеспособности театра.

Болезнь на то и болезнь, чтобы ее лечить. И "Новая драма" стала эдакой горькой пилюлей, которую прописали русской сцене некоторые вовремя спохватившиеся ее деятели. Среди них - неутомимый экс-директор "Золотой маски" Эдуард Бояков.

Следует признать, что лекарство было выбрано ими правильно. Но лекарство это все же не панацея. В отличие от панацеи у него (лекарства) почти всегда есть побочные действия. Иногда они сами становятся болезнью. Именно с подобной ситуацией мы, как кажется, и столкнулись на фестивале. Ибо если наш театр в целом, по верному определению Даниила Дондурея, испытывал и испытывает страх перед реальностью, подавляющее большинство представителей новой драмы страдают совсем другим. Они, как в волшебной сказке, заколдованы и заворожены этой самой реальностью. Они ее пленники.

Еще никогда, пожалуй, драматург не создавал мир своих пьес, так заботясь о его аутентичности. Во все времена он был связан с действительностью, но он все равно был главнее ее. Новые драматурги, если они не пускаются в постмодернистские игры со второй реальностью, а пытаются взаимодействовать с первой, твердо знают, что реальность главнее их. Они сами, их мысли и идеалы (ежели таковые, конечно, имеются) - все это тьфу рядом с неприглядной фактурой жизни, которую надо поскорее зафиксировать и поточнее запротоколировать. Но самая интересная штука случилась с героями новой драмы, ибо вслед за автором, переставшим быть творцом с большой буквы, герой в современных пьесах перестает быть творцом своей судьбы, а становится какой-то пешкой в руках многочисленных обстоятельств.

Если быть до конца точным, никаких героев тут и нет - есть лишь действующие лица. Ведь первейшее условие существования героя - ответственность за свои деяния, которую возлагает на него драматург (а вслед за драматургом и зритель) и которую он сам на себя принимает. Деяния могут быть прекрасными, сомнительными, ужасными, героическими или преступными, но они объясняются свободным выбором героя, а не чем-то внеположенным ему. Этот свободный выбор совершали всегда и все - от Сида до Зилова из "Утиной охоты", от Антигоны или Катерины Кабановой до Норы из "Кукольного дома". Возлагать ответственность на действующих лиц новой драмы - все равно что вопрошать, почему тесто, налитое в противень, приняло форму противня. Эти лица целиком и полностью сформированы средой обитания. Мы лишены возможности восхититься ими или ужаснуться. Мы можем только почувствовать их, пожалеть, развести руками: эк как их бедных колбасит, как среда-злодейка заела. Беженец несчастен тут, потому что он беженец. Военнослужащий, потому что он военнослужащий. Если бомж убил человека, так это потому, что он бомж. И мне ли вам рассказывать, как несчастен наркоман, особенно если у него нет денег на очередную дозу. О гомосексуалистах и одноногих лесбиянках я не буду даже заикаться. Они несчастны глубоко и ежеминутно. Персонажи прежней (не новой) драмы могли быть негодяями, предателями, слабаками. Персонажи новой драмы почти всегда жертвы. Они всегда стоят в пассивном и всегда в страдательном залоге. Но если великий театр существует только там, где есть связь с действительностью, то великая драматургия только тогда, когда у персонажа пьесы и создавшего его драматурга есть представление об ответственности. Когда он (персонаж) - не аморфная субстанция, а человек, наделенный волей и проживающий свою жизнь не в пассивном, а в активном залоге.

Дело осложняется (и одновременно объясняется) тем, что в пассивном залоге перед жизнью вообще стоит современный европеец. Он тоже готов валить ответственность за свою жизнь на Бога, дьявола, власть, тяжелое прошлое, на маму с папой и на школьную учительницу. Он, как и персонаж новой драмы, тоже чаще всего вечно страдающий раб реальности. А рабу трудно быть творцом.

/Марина ДАВЫДОВА/